Мы ехали в прокуренном купе.
За окнами ползли нагие бабы.
Полковник с верхней полки галифе
стирал в ночном горшке железном, дабы
оно смогло просохнуть до утра.
Старуха ковыряла пальцем в ухе.
Ей мнился звон и прочая мура,
как, впрочем, и любой другой старухе.
На нижней полке толстое дите
играло эрегированным членом.
И на плече его кровоподтек
был от удара кряжистым поленом.
А фрески на вагонном потолке
изображали тайную вечерю.
И медленно,
в печали и тоске,
свеча парила плавно перед дверью...
93-й или 94-й что ли... не помню
